Дьявол зимой - Страница 34

– Намек понят. Кстати... последние слова Дженнера 6ыли о Булларде. Оказывается, ему кое-что причитается по завещанию... Он хотел, чтобы я проследил за его исполнением.

Глаза Сент-Винсента сузились.

– С какой стати он оставил деньги Булларду?

Кэм пожал плечами:

– Понятия не имею. Но на вашем месте я не стал бы нарушать последнюю волю Дженнера.

– Вряд ли ты или кто-нибудь другой сможет мне помешать, если у меня возникнет подобное желание.

– Тогда вы рискуете потревожить его дух, который не успокоится, пока не закончит дело.

– Дух? – Сент-Винсент бросил на него недоверчивый взгляд. – Господи! Ты это серьезно?

– Я цыган, – ответил Кэм, пожав плечами. – И, естественно, верю в духов.

– Если ты и цыган, то только наполовину. И это дает мне основания полагать, что по крайней мере твоя вторая половина обладает здравым смыслом.

– Вторая половина ирландская, – соо6щил Кэм извиняющимся тоном.

– Господи! – снова сказал Сент-Винсент и двинулся прочь, качая головой.

Учитывая хлопоты, связанные с организацией похорон, наведением порядка в клубе и плачевным состоянием здания, которое требовало срочного ремонта, у Себастьяна, казалось, не должно было оставаться времени, чтобы уделять внимание Эви. Однако она вскоре поняла, что он постоянно справляется у горничных, как она спала, что ела и чем занимается. Узнав, что она пропустила обед, Себастьян отправил наверх поднос с ужином, сопроводив его строгой запиской:

«Миледи,

через час япроверю состояние этого подноса. Если нанем хоть что-нибудь останется, ялично заставлю вас съесть все, допоследней крошки.

Приятного аппетита.

С.».

К удовлетворению Себастьяна, Эви подчинялась его указаниям, правда, не без раздражения. Она подозревала, что его поведение продиктовано не столько заботой о ней, сколько желанием контролировать ее жизнь. Но потом Себастьян сделал нечто действительно необходимое, заплатив портнихе вдвое больше обычного за три траурных платья, которые были сшиты для Эви с поразительной скоростью. К несчастью, выбор ткани оказался совершенно неподходящим.

В течение первого года траура женщинам полагалось носить только креп, тусклую и жесткую материю, сотканную из просмоленных нитей. Мало того что креп не отличался красотой, он легко воспламенялся, садился от стирки и буквально расползался под дождем. Себастьян же заказал одно платье из роскошного черного бархата, другое из мягкой перкали, а третье из кашемира.

– Я не могу это носить, – озабоченно сказала Эви, поглаживая рукой складки ткани. Она положила платья на постель, где они лежали пышными охапками, словно полуночные цветы.

Себастьян сам принес платья наверх, как только их доставили в клуб. Он стоял в углу кровати, прислонившись к массивной резной колонне. Не считая белоснежной рубашки и галстука, он был одет во все черное с головы до ног. Как и следовало ожидать, в строгом костюме, являвшем экзотический контраст с его золотистой кожей и волосами, он выглядел поразительно красивым. Не в первый раз Эви задалась вопросом, может ли мужчина с такой потрясающей внешностью обладать приятным характером, – ведь его, вне всякого сомнения, баловали с младенчества.

– Чем тебя не устраивают эти платья? – поинтересовался Себастьян, взглянув на ворох одежды на кровати. – Они ведь черные, не так ли?

– Да, но они не из крепа.

– Тебе нравится креп? – изумился он.

– Конечно, нет, никому не нравится. Но если люди увидят, что я ношу что-нибудь другое, пойдут пересуды.

Себастьян приподнял бровь.

– Эви, – сухо сказал он, – Ты сбежала из дома вопреки воле своих родственников, вышла замуж за известного распутника и живешь в игорном клубе. По-твоему, это не вызовет пересудов?

Эви бросила неуверенный взгляд на платье, которое было на ней надето, – одно из трех, что она захватила с собой, сбежав от Мейбриков. Хотя горничные сделали все возможное, чтобы привести его в порядок, коричневая шерсть была безнадежно испорчена во время путешествия. К тому же она раздражала кожу. Было бы совсем неплохо переодеться во что-нибудь мягкое и чистое. Протянув руку к складкам черного бархата, она осторожно погладила его кончиками пальцев, оставляя блестящие полоски на мягком ворсе.

– Пора бы тебе научиться не обращать внимания на то, что говорят люди, – сказал Себастьян. Он подошел ближе и остановился у нее за спиной, заставив ее вздрогнуть. – Так гораздо легче жить. – Внезапно в его голосе появились веселые нотки. – К тому же, если слухи о других часто правдивы, слухи о тебе самом – всегда ложь.

Эви нервно напряглась, когда его пальцы принялись за застежку на ее коричневом платье.

– Что ты делаешь?

– Помогаю тебе переодеться.

– Я не хочу. Не сейчас. О... пожалуйста, не надо!

Но Себастьян обхватил ее рукой, чтобы удержать на месте, продолжая расстегивать пуговицы. Решив, что лучше уступить, чем участвовать в недостойной борьбе, Эви замерла. Лицо ее горело, кожа покрылась мурашками.

– Я п-предпочла бы, чтобы ты обращался со мной менее бесцеремонно!

– Слово «бесцеремонность» предполагает безразличие, – отозвался он, стаскивая платье с ее бедер, пока оно не упало на пол. – А то, что я испытываю к тебе, не имеет ничего общего с безразличием.

– Человек нуждается хотя бы в капле уважения! – Воскликнула Эви, дрожа в одном белье. – Особенно после... после...

– Тебе не нужно уважение. Те6е нужны комфорт, ласка и, возможно, немного энергичных упражнений в постели. Но поскольку ты упорно отказываешься от этого, придется ограничиться массажем и добрыми советами.